Любовник - Страница 51

Шею лизнуло пламя — язык Дианы. «Ты представляешь, что он с нами творил?»

Майкл хотел закричать, его тошнило. Он не желал знать правды. В конце концов, он ничего не мог предпринять. Да, он знал, что враг творил с мертвецами. И особенно с Дианой.

Майкл был совсем ребенком, когда он взял его к себе. А Диана оставалась женщиной, с женскими страстями. Враг отнял у нее все. Как отнял у Майкла детство.

Внезапно перед ним оказался Габриэль, а Диана исчезла. Его кожа тоже почернела, а вместо белокурых волос на голове шевелились голубые и оранжевые языки пламени. Друг прижался к нему щекой. «Знаешь, что я совершил, Майкл?»

Глава 14

Всю жизнь им правила ненависть, билась в груди, словно сердце затравленного зверя. И только ненависть двадцать девять лет поддерживала в нем жизнь, только она заставляла оставаться в этом аду.

Он умело вывел из лифта деревянное кресло на колесах. Человек в кресле не проронил ни звука. Он держал спину очень прямо, а ноги, наоборот, оставались скрюченными. Верхняя площадка была всего в десяти футах позади них. Очень просто сейчас развернуть кресло.

На лбу выступили капли пота — настолько живо он представил громыхание колес и удивленный возглас больного: «Что ты собираешься делать?»

«Собираюсь убить вас, сэр».

Дальше этого воображение не шло.

Его слова не вызовут страха, который он так ярко воображал. Скорее всего человек в кресле рассмеется, прекрасно понимая, что у него не хватит храбрости встретить лицом к лицу последствия своих действий.

— Для этого времени года, пожалуй, слишком прохладно, — произнес больной.

Он скрипнул зубами, услышав знакомый насмешливый тон. Человек в кресле, как всегда, догадался, о чем он подумал. И, глядя в полированный, красного дерева, пол, а не в его седовласый затылок, вежливо ответил:

— Да, сэр.

Надел на лицо бесстрастную маску и, чтобы не поддаться съедающей ненависти и не совершить того, что воображал, покатил кресло по коридору — подальше от соблазнительных пролетов лестницы. Ряды дверей из красного дерева стали свидетелями их безопасного проезда.

Отделанный богатыми панелями коридор украшали бронзовые бра с хрустальными плафонами. Резкие электрические лампы освещали бесценные картины в золоченых рамах, стул в стиле рококо. Человеку в кресле нравилось утверждать, что все это когда-то принадлежало Наполеону I.

Они проехали в предпоследнюю дверь, и он, прежде чем распахнуть дверь в спальню, привычно затянул тормоз. Красные шторы обрамляли ручной работы камин из красного дерева. За решеткой пылало желтое пламя. Из-под красных бархатных покрывал на кровати виднелась каемка белых простыней. На столике под лампой с абажуром из шелкового газа лежала книга — золотой обрез мерцал в круге электрического света. Высокие колонки кровати скрывались в тени под потолком.

Все было как должно.

Человек в кресле сидел в той же позе, в какой он его оставил, — голова прямо, не повернута ни вправо, ни влево. Он молча отпустил тормоз и перекатил кресло через порог.

— Я посижу у камина, вымоешь меня там.

— Слушаюсь, сэр. — Он не взялся бы сказать, какое испытание неприятнее: купание господина в ванне или обтирание губкой.

— Но сначала мне надо помочиться.

По коже побежали мурашки отвращения. Его помощь была совсем не обязательной: человек в кресле мог справиться сам. Он наказывал его за своевольные мысли. Пальцы сжались в кулаки.

Господь Вседержитель! В такие минуты он готов был согласиться, чтобы его повесили. Он боялся не смерти, а того, что последует за ней.

Он принес металлическую утку из ванной и присел на корточки рядом с камином у кресла. Его сверлил пронзительный взгляд, под сукном пальцы ощутили дряблую плоть больного. За спиной шипели и потрескивали дрова. Задержав дыхание, он извлек из ширинки вялый пенис и направил в утку.

Мраморные часы на каминной полке громко отсчитывали секунды. И вот струйка желтой жидкости потекла внутрь металлического сосуда.

— Подмой. — От этого приказа закружилась голова.

Сукин сын! Он играл с ним, как рысь с раненым кроликом — жестоко, расчетливо. Уверенный, что изувеченное животное не способно убежать.

— Пожалуй, не надо ванны. Я хочу отдохнуть.

Едва дыша, он привел в порядок одежду на больном и, ощущая на ладонях капли мочи, поднялся. Человек в кресле запрокинул голову — из-под высохших век сверкнули глубоко запавшие глаза.

— Ты не желаешь меня поблагодарить за то, что я освободил тебя от неприятной обязанности?

На секунду ему захотелось признаться, чего он на самом деле желал. А желал он смерти человеку в кресле, чтобы его закопали в землю и чтобы его жрали черви.

— Спасибо, сэр, — холодно произнес он.

В антисептически белой ванной он вылил содержимое утки в унитаз. И пока мыл над раковиной сосуд, на мгновение прильнул к зеркалу лбом. Иногда ему казалось, что боль и паралич свели человека в кресле с ума, но потом заглядывал в его фиалковые глаза и видел в них правду.

За последние двадцать девять лет он понял, что Бога не существует. Но в сатану по-прежнему верил. Человек в кресле воплощал в себе все зло мира.

Нельзя позволить себя уничтожить, надо потерпеть еще несколько минут. Больной окажется в постели, а у него появится время, чтобы искать утешения.

Он молча готовил больного ко сну: раздел, натянул через голову шерстяную ночную рубашку, взбил матрас на гусином пуху, поправил подушку под седой шевелюрой и укрыл одеялом высохшие ноги. Больной был доволен — все мысли только о его последней жертве. Чтобы не поддаться соблазну и не прижать к его высохшему морщинистому лицу подушку, пришлось сосредоточиться па ежевечернем ритуале, который неукоснительно соблюдался все двадцать девять лет.