Любовник - Страница 46

Энн не поверила Габриэлю.

— А вы?

Но тут подскочил официант и звякнул подносом. Нервный юноша поставил перед ними простые белые чашки и блюдца. Они были сделаны из чего угодно, но только не из фарфора и предназначались для использования, а не для ублажении взора своей красотой. Появилась новая тарелочка — долька лимона скатилась с нее на стол. Энн посторонилась, чтобы официант постелил под ее блюдце белую льняную салфетку. Габриэль не отклонился ни на дюйм.

Руки официанта заметно тряслись, когда он обслуживал заносчивого гостя. Не спрашивая разрешения, он схватил чайник и стал наливать в чашку. Горячая вода хлынула на блюдце.

— Я сама разолью, — коротко приказала Энн. — Ты свободен.

Чайник стукнул о металлическую крышку.

— Слушаюсь, мэм.

Волнуясь не меньше официанта, Энн ухватилась за изогнутую ручку. Габриэль предупредительно поднял блюдце и. чашку. Изящно, словно никогда не жил на улице, как недавно признался. И в тринадцать лет не начал от нужды продавать свое тело.

Энн про себя размышляла: что, собственно, се так поразило? Тринадцать лет — возраст совершеннолетия английских девушек. С этой поры они имеют право продавать свои услуги и их нельзя привлечь по закону. Чем же юноши хуже девушек? Энн аккуратно поставила тяжеленный чайник на стол.

— Молоко, месье?

— Нет, спасибо.

— Сахар?

— Пожалуйста, три кусочка,

Пожалуйста… Спасибо… Как они вежливы друг с другом.

Энн положила сахар в его чашку и еще два кусочка себе. Габриэль не стал ждать, пока она предложит ему лимон, и потянулся за ним длинными изящными пальцами.

— Яне хочу и не нуждаюсь в вашей жалости, мадемуазель.

Она аккуратно расправила на коленях салфетку.

— Я вам ее не предлагаю.

— Вы не похожи на даму, которая скрывается от правды.

Энн поняла, что все еще комкала в кулаке платок и до сих пор не сняла перчаток. Дурной тон — пить чай в перчатках. Она опустила в сумочку платок, стянула перчатки, положила их под салфетку и только после этого ответила:

— Я не испытываю к вам жалости, месье. — И храбро встретилась с ним взглядом. — Я вами восхищаюсь.

— Восхищаетесь? — Чашка застыла на полдороге от блюдца к его точеному рту, а по спине Энн пробежала ледяная дрожь. Она смутно отметила про себя, что Габриэль держал чашку в левой руке.

— Восхищаюсь вами, — твердо повторила она. — Другие бы в вашем положении растерялись и сдались, а вы преуспели. У вас свое дело, и, как я вижу, процветающее.

Габриэль поставил чашку на блюдце, и звяканье дешевого фаянса слилось со звоном посуды в зале.

— Вы полагаете, я должен гордиться собой?

Быстрый поворот запястья, и Энн размешала сахар.

— Я очень рада, что существуют заведения вроде вашего. — Она осторожно положила ложку на блюдце. — Мужчинам и женщинам негоже пользоваться вашими услугами, но они ими пользуются, иначе бы ваш бизнес не процветал. Можно было бы сожалеть, если бы его не существовало.

Габриэль сидел удивительно спокойно.

— Вы поняли, почему так нервничал официант?

— Нет.

— Он посещает мое заведение.

— А я полагала, у вас настолько высокие цены, что официанту они не по карману.

— Он приходит не для того, чтобы воспользоваться услугами женщин.

Энн сдержала удивление и едва заставила себя не обернуться на ждущего поодаль приказаний юношу. Он был почти мальчик.

— Значит, это женщины пользуются его услугами?

Не сводя с нее взгляда, Габриель подался вперед. Его лицо попало в марево пара из чашки, и от этого глаза показались совершенно безжизненными.

— Его услугами пользуются мужчины.

Потребовалось несколько секунд, чтобы до Энн дошел смысл его слов. Женщина внутренне содрогнулась, но взгляд его глаз не позволил ей возмутиться. Габриэль намеренно ее шокировал, вызывая отвращение. Справившись с тем и другим, она промолвила:

— Это доставляет ему удовольствие?

— Вероятно, некоторые испытывают подобное удовольствие.

Выставив мизинец под должным углом, Энн подняла чашку и пригубила чай. Она привыкла к прозрачному фарфору. Фаянс оказался тяжелее и грубее. От обжигающего кипятка на глаза навернулись слезы. Женщина решительно поставила чашку на блюдце.

— Но если нет, тогда зачем он этим занимается?

— Вы знаете, сколько стоит буханка хлеба?

Ее молчание стало достаточно красноречивым ответом.

— Четвертушку продают за семь пенсов. А плата за жилье?

Энн поджала губы. Она знала одно: сколько следовало платить за кеб — шестипенсовик за милю. Еще она знала цену шелковых чулок — пять шиллингов. Но не представляла, сколько нужно денег, чтобы просто выжить.

— Что бы вы предпочли, мадемуазель, если бы пришлось выбирать: голодать на улице или лечь в постель с брюхатым толстосумом?

Энн вспомнила патлатого подметальщика, который за серебряный шиллинг толкнул ее под кеб. Сама она никогда не нуждалась в деньгах.

— Но у официанта есть работа!

— Он получает двенадцать шиллингов в неделю. В то время как богатые дяди отваливают везунчикам целое состояние.

— Красивым везунчикам? — осенило ее.

— Да.

Светловолосым юношам — этого не стоило добавлять, вроде самого Габриэля. Но если осуждать поведение этого мальчика, следовало осуждать и свое собственное, и поведение Майкла. А она осуждала того, кто сидел перед ней.

Не нужно становиться ханжой. У нее самой в сумочке диафрагма и коробка с презервативами — явные свидетельства отсутствия респектабельности, к тому же груди не затянуты корсетом, что говорит о падении морали.

— Тогда остается надеяться, что настанет день, когда официант накопит достаточно денег и ему не придется заниматься тем, что ему не нравится. И найдет того, кто доставит ему наслаждение. За все, что он претерпел до этого.