Любовник - Страница 28

Модистка подняла голову и посмотрела на нее так, словно она была девчонкой, без спросу встрявшей в разговор старших.

Энн разозлилась еще сильнее.

— Я возьму платье темно-синего цвета, но прежде, чем вы начнете шить, я хочу посмотреть фасон.

Мадам Рене замерла и нахохлилась, как курочка. Жемчужины на ее шее сердито блеснули.

— Я кутюрье, мадемуазель, художник. Вы сомневаетесь в моих способностях?

В разговор мягко вмешался Майкл:

— Мадемуазель просто интересуется, когда вы сможете предоставить ей свои шедевры. Дневное платье она хотела бы получить уже завтра.

— Невозможно! — Французский акцент модистки куда-то бесследно исчез.

— Ничего невозможного не существует, мадам, — настаивал Майкл.

Алчность взяла верх, в карих глазах мадам Рене сверкнул жадный огонек.

— Вы готовы заплатить хорошую цену, месье?

Фиалковые глаза пристально смотрели на Энн. И в них отражалось каждое слово, которым они обменялись, каждое прикосновение, каждое интимное движение.

Внезапно Лондон проник в маленький изящный магазин: продавцы горячей сдобы звонили в свои колокольчики, торговцы расхваливали товар. Скрипели колеса экипажей. Общий шум прорезала резкая трель свистка — в надежде заработать лишние полпенса подметальщик улиц подзывал для пассажира кеб.

— Да, мадам, — ответил Майкл недрогнувшим голосом, — я готов заплатить хорошую цену.

— Тогда все в порядке. Считайте, что платье будет готово. — Модистка поднялась с дивана и царственным движением расправила плечи. — Рада была познакомиться, мадемуазель. Не пропадайте надолго, месье. Анжелика. Бабетта! Несите материю. Нас ждут другие клиенты.

Клиенты, которые не так презираемы, как старая дева мисс Эймс!

Французская армия мадам поспешно собрала красивую материю и последовала за госпожой. А Энн обернулась к своим вещам: ридикюль поблескивал на столике времен Людовика XVI, рядом на полированном дереве безжизненно распластались черные пальцы перчаток. Неподалеку на медном крюке висел ее черный гренадиновый плащ. Тут же сияла золотой рукоятью трость Майкла.

Частная приемная сузилась до такой степени, что не осталось места для самообмана: Энн никогда не жила во Франции. А Майкл жил. И здесь, в ателье, бывал не впервые. Сидел на этом самом диване, сопровождая множество разных женщин.

Энн гордо распрямила спину.

— Зачем ты привел меня сюда?

Фиалковые глаза Майкл оставались бесстрастными.

— Мадам Рене на самом деле графиня де л'Агий. Ее дедушка и бабушка бежали в Лондон во время революции. Они потеряли все: поместья, состояние, драгоценности. И внушили единственной дочери нелепую мысль, что благодаря своему высокому происхождению она выйдет замуж за английского аристократа. А та не устояла перед хлыщом, который отнюдь не собирался на ней жениться. А потом, во время родов, не устояла напору смерти. Дедушка с бабушкой перенесли свои амбиции на внучку — красивую белокурую девочку, которая не могла не привлечь внимания богатого человека. Но девчонка оказалась практичной. Она решила стать куртизанкой и иметь не одного, а много английских аристократов. А когда ее очарование померкло, открыла это заведение. Сначала верховодила мужчинами, а теперь женщинами. Все, у кого нет платьев от мадам Рене, не имеют права считаться модницами.

Энн смотрела на него все так же непокорно. Она решительно не желала сочувствовать мадам Рене.

Все последние годы Энн мирилась с тем, что осталась старой девой. А модистка одной примеркой доказала, что она ничем не отличалась от восемнадцатилетней девчонки, которой когда-то была и которая не сумела пробиться в английский свет.

— Она одевает не любую, — мягко настаивал Майкл. — Даже за те суммы, которые готовы выложить светские красавицы.

— А тех, которые платили тебе? — холодно спросила Энн. Понимала, что ведет себя скверно, но не могла удержаться.

— Сначала да, — откровенно ответил Майкл.

— А потом?

— Я брал только тех, кто отвечал моим критериям. Как и мадам Рене.

— И каковы же ее критерии, если не богатство?

— Те же, что и мои.

— А именно?

— Мы оба требуем, чтобы в женщине была страстность.

На какое-то мгновение Энн поверила, что он считал ее привлекательной. Но Майкл не взял бы ее без денег, как не приняла бы и мадам Рене.

— Ты обещал, что не станешь мне лгать.

— Я не лгу.

— А если бы я захотела… солгал бы?

Где-то далеко захлопнулась дверь, отсекая ворвавшуюся в дом городскую шумиху. Нечто похожее на боль исказило черты Майкла. Или сожаление? Или просто скука от того, что все так обыденно?

— Нет, не солгал бы.

Энн сморгнула с глаз слезы.

— Почему? — напряженно спросила она.

— Потому что я люблю тебя, Энн Эймс.

Энн быстро отвернулась, чтобы скрыть румянец удовольствия.

— Значит, ты лгал другим.

— Да.

— Они тебе не нравились?

— Нравились, но не все. Вожделение не имеет ничего общего с любовью.

— А ты лгал кому-нибудь из тех, кто тебе нравился?

— Да.

— А мне не будешь? — У Энн в желудке перевернулся кусок ростбифа, который она съела на завтрак. — Почему?

Почему бы ему не сказать, что она красивая? Тогда бы она ему не поверила. И поняла бы основу своего очарования — деньги. Знала бы, как поступать и чего ждать. Знала бы, что он от нее хочет.

— Потому что ты этого не хочешь.

Энн уставилась на завязанный на его шее узел черного галстука.

— Как ты об этом догадался?

— Я тебя понял, Энн.

Он не мог ее знать. Желания — да, но не женскую суть той, которая предпочла ухаживать за престарелыми родителями, а не выставлять себя на посмешище. Той, которая из трусости и слабости бессердечно продлевала страдания и боль.